Если бы не было теплинок
С горы спускался усталый герой.
Меч его был сломан, щит пробит, кольчуга ржавыми клочьями свисала с плеч. Он шёл, почти волоча за собой правую ногу.
В его удивительных синих глазах, ночью дающих друзьям опору, а днем рисующих направление ветру, сейчас не было радости, вдохновения, упорства. Кажется, все эти чаши кто-то выпил за него, а он иссох от невозможной жажды.
Солнце ярко сияло, озаряя светом вид на прекрасную долину, раскинувшуюся вдоль берега моря. Стояла жаркая влажная погода, лето во всех его восхитительных красках раскинуло животворящие теплинки от маленьких прохладных ручейков до пушистых темных крон высоких дубов.
И удивительно было видеть в этом летнем раю глаза сильного мужчины, говорящие о покинутости его души, о её ветхости, о её смерти.
***
Дойдя до городка, обустроившего жизнь в долине, герой шумно выдохнул, снял тяжелое снаряжение и сбросил его за стогом сена. Всё равно всё сломано да побито, уничтожено, а обломки никто не сможет унести — только по нему такая ноша.
— Здравствуй, мил человек. — Молвила старушка, сидящая на брёвнышке возле окраинного дома с голубой черепичной крышей.
— Здравствуй, бабушка. Где мне найти кров?
Голос его царапучий, как крик ворона, давно не прорезавшийся.
— Ступай до центральной площади, а там направо будет тебе ночлег.
Он молча кивнул и двинулся было дальше, но старушка крикнула ему вслед:
— А если налево пойдешь, увидишь лекарскую лавку. Ты туда зайди, там тебе помогут. На тебе же места живого нет. Скажи, что это я тебя послала, старая Эл.
В этот раз герой глубоко поклонился и всё так же молча последовал дальше.
Если бы у него еще была душа, он был бы тронут заботой пожилой женщины.
Он шёл по городу, не замечая его красот. В другой день он непременно бы удивился чистоте и уютному порядку, царившему здесь. Все домики были хорошо отремонтированы и украшены черепицей. Улица, мощёная светлым камнем, была чистой и опрятной. Глаз привлекали деревья, яркие и разлапистые, с пушистой цветочной кроной — сирень и бугенвиллия переплетались в восхитительном танце на ветру. Тут и там лежали фиолетовые и розовые лепестки.
И даже малыши, играющие вдоль дороги, казалось, не знали о том, что детство может быть жестоким. Они с хохотом обливались свежей ключичной водой и кидали друг в друга маленькие красные ягоды. Девочки постарше деловито поглядывали за детьми помладше, а мальчишки радостно сновали туда-сюда с поручениями от взрослых.
Ах, если бы у него была душа, он бы мог это видеть.
Дойдя до центра площади, он было свернул направо, к таверне, но, памятуя наказ старушки, решил всё-таки заглянуть к лекарю. Было бы хорошо вылечить ногу и закрыть чем-то порезы, чтобы не пугать людей.
— Здравствуй, лекарь. — Сказал он чьей-то спине, зайдя в опрятный домик с побеленными стенами. — Меня бы подлатать. Старая Эл меня сюда прислала.
К его удивлению, повернувшийся человек оказался девушкой. Да еще какой! Светлые пшеничные волосы до талии, огромные голубые глаза, пушистые прямые брови, россыпь веснушек по щекам, слегка курносый маленький нос и красивые чувственные яркие губы. Добавить к этому статную фигуру и отзывчивое доброе выражение лица — и получилась настоящая красавица.
Если бы его душа была жива, он бы принес хвалу Отцу за то, что сотворил такое чудо.
Но и Отца он больше не хотел слышать.
Деловито закрепив волосы в две косы, девушка усадила героя на треногий табурет, зажгла несколько свечей и сходила за тазом чистой воды. Осматривая его, она не произнесла ни слова.
— Знахарка ты?
— Лекаря дочка. — Ответила она спустя мгновение нежным звенящим голосом.
— А он сам где?
— Помер давно. Теперь я помогаю.
— Понял. Справишься?
Она подняла взгляд и гордо вымолвила:
— И не таких на ноги ставили!
Если бы у него была душа, его губ могла бы коснуться улыбка.
И, кажется, где-то там внутри что-то зашевелилось, попав под лучистый свет её голубых глаз. Но ледяной холод слишком упрямо держал его сердце, чтобы так легко сдаться.
Поэтому он просто закрыл глаза и позволил девушке вытирать его, промывать его раны теплой водой, закладывать в них теплую травяную мазь, разогретую над свечой, и даже поить его отваром, над которым она что-то нашептала. Удивительно, но от питья он почувствовал себя теплее.
Все-таки знахарка, решил он. Лекари целебных слов не знают. Только собравшись ей это сказать, он почувствовал, что стены накренились, а табурет куда-то поехал. Теряя сознание, он с удивлением почувствовал, что глубоко в сердце едва-едва, но всё же треснула корочка льда.
***
В тот день, как и всегда, Отец метал молнии.
— Кто ты такой? Кто ты такой, я тебя спрашиваю?
Герой молча сносил град летящих в него разрядов.
— Здесь я, только я! По какому праву ты решил, что ты, получеловек, будешь наравне со мной стоять в этом мире и в том?
Герой ненавидел, когда в него презрительно кидали его происхождение. Не сам ли Отец так страстно возлюбил его мать? Добрую, красивую и совершенно простую человеческую женщину. Не она ли, простая женщина, свела его с ума, разлучив с богиней-женой? Не она ли в муках родила ему сына и погибла простой человеческой смертью роженицы? Не он ли сам, великий бог-Отец, проиграл в битве богу смерти, не сумев вытащить любимую из его царства?
Не он ли теперь, бог-Отец, испепелял своей ненавистью навеки проклятого ползать в его ногах сына?
Сколько подвигов он совершил?
Сколько выпил яда, сколько получил в грудь стрел, сколько мечей вонзились в его плоть, пока он шел шагами ребёнка, а позже юноши и взрослого мужчины, к своему Отцу? К Отцу, который смотря на все его подвиги в мире живых и мёртвых, в мире людей и богов, теперь раскатисто опускал его ниже самого простого смертного? Сколько раз он поднимался на эту гору, совершая невозможное, неся в себе огонь надежды, а спускаясь с холодом в сердце? Сколько раз он клал на могилу матери цветы белые и душистые, шепча ей «не справился, мама, и в этот раз тоже не справился».
Сердце снова защемило от принятого решения — теперь никогда больше он не совершит подвига во имя своего Отца. Никогда больше не поднимется на ту гору. Никогда не засияет светом полубога, никогда не почувствует потоки силы, принимающего его мощь и право стоять там.
Никогда. Он больше никогда не станет стараться ради любви такого Отца.
***
Герой открыл глаза и с удивлением огляделся. Он лежал на тёплой печи, укрытый тёплым одеялом из лоскутков. Старое, но добротное, оно плотно прилегало к его голой коже, к перебинтованным ранам. В единственном окошке небольшого домика было видно ночь. Ветвь ближнего к дому дерева танцевала в потоках ветра, изредка касаясь прозрачной слюды.
В доме уютно горел свет десятка крупных свечей, и в центре комнаты на том самом табурете, где не так давно располагался он сам, сидела она. Имени её он не знал, но сейчас его дыхание замерло от одного её вида.
Босая, одетая в простую белую рубашку до колен и повязанная красным тёплым платком, она распустила свои светлые волосы и расчёсывала их гребнем в форме полумесяца. Огонь плясал на её лице танец теней, а она мирно напевала под нос какую-то мелодию. Простота её позы, задумчивое красивое лицо и расслабленные движения заворожили героя.
На мгновение он задумался, а как было бы, если бы он мог жить… так? С этой женщиной, в этом доме. Как было бы здорово вместе печь хлеб, носить для её чудесных снадобий воду и корзинку с её колдовскими травами, готовить для неё дрова, смотреть на неё босую в свете свечей вечером и на румяную и сонную утром после ночи. Оберегать её покой и расслабленную улыбку, защищать от мороза и печалей. Обнимать их детей, непременно и мальчика, и девочку, похожих на неё.
Мысли эти пушистым белым котёнком забрались ему на грудь и неуверенно улеглись прямо на сердце. Оно забилось чаще, и стало теплее дышать.
Он хотел было окликнуть её, но в этот момент она взяла то, что осталось от его рубашки, и стала изучать края отверстий. Тех самых, которые появились от опаляющих и прожигающих стрел его Отца.
И тут он вспомнил, что он отверженный, и места ему на этой земле нет. Скитаться призраком и нигде не отбрасывать тень. Исчезнуть. Вот его удел, а не возле этой красивой женщины.
Волей он прогнал мысли-теплинки с груди, закрыл глаза и снова отдался сну, в этот раз не позволяя себе вспоминать и мечтать.
***
Знахарка вылечила его за семь дней.
На утро седьмого дня она не стала будить его, как обычно, а дождалась пробуждения и вручила молча стопку штопанной чистой одежды. В то утро она почему-то выглядела грустной, понурой, будто не сомкнула глаз.
Если бы у него была душа, он бы увидел, как скоро билась жилка на её шее, когда она нежно и уверенно меняла его повязки, когда поила его и омывала.
Он бы заметил, как румянец покрывает её щёки, когда она помогает ему привстать и обнимает его.
Он бы знал, что она полюбила его, угрюмого, все время молчащего, злого.
Если бы у него была душа, он бы полюбил её в ответ.
Но души его больше не было.
Он молча забрал свои вещи, оставил щедрое вознаграждение, и вышел из дома, пахнущего травой и молоком, выпечкой и её нежной белой кожей, её золотистыми мягкими косами. Пахнущего домом, рассветами и закатами.
Она не сказала ничего, стояла босая на пороге дома, в своем красном платке и с красными глазами, красными губами. Она могла бы, но не сказала.
И он мог бы, но не сказал.
Поэтому он ушел.
***
Много дней прошло с тех пор, как он переступил её порог, но так и не вышел за пределы городка.
Его принял под свой кров старик-кузнец. Статный ещё мужчина, с широкими сильными плечами и честным взглядом, кузнец выслушал краткий сказ немногословного героя и дал ему крышу и работу. Был у него сын, да помер, мог бы быть одного с героем возраста. Да жена померла несколько лет назад. Не против он, кузнец, чтобы кто-то с ним разделил скромные трапезы и труд.
Герой взял себе новое имя — короткое и яркое, как звон кузнецкого молота о сталь.
Работал он от рассвета до заката, на радость старику-хозяину.
Ему нравилось бить молотом, нравилось накалять металл, нравилось лить его в форму, нравилось из старого создавать новое.
Но больше всего нравилось, что с каждым мощным ударом внутри что-то рассыпалось, крошилось, трескалось, и становилось легче дышать. Не так как когда знахарка Рада (а он узнал её имя от кузнеца) касалась его, или когда он слышал её голос или запах. Не так как когда он мечтал о том, чтобы остаться с ней в её доме навсегда. Но что-то внутри сдвигалось, и этого сейчас ему было достаточно.
Имени Отца он не вспоминал, но часто перекатывал на языке «Ра-да», вибрирующе-звонкое летнее имя.
***
Однажды кузнец захворал и не встал с утра.
Жалость схватила героя за сердце. Своими силами пытался напоить старика жизнью, заставить кровь его бодро бегать от сердца к мозолистым рукам и ногам, но не было у него такой мощи.
Он кинул клич, и детишки да старушки привели ему Раду.
Молча он уступил ей дорогу, красивой, сияющей. Миры столкнулись, когда их взгляды встретились. Мир разорвался и соединился вновь.
Она отвела взгляд, больно ей смотреть на него, почуял.
Хлопотала за кузнецом целый день, он носил ей нужное, подчинялся командам её коротким. К вечеру старик ожил, забил свою вишнёвую трубку вишнёвым же табаком и уселся на крыльцо.
Усталая Рада сидела рядом, тихонько браня старика.
— А чего мне жить ради, доченька? Был у меня смысл жизни, да весь сошёл.
Она что-то тихо ответила, он не услышал.
— Ты пойми, моя милая, — скрипуче покашливая, ответил старик, — я свою маленькую жизнь прожил, и она была хороша. Я любил свою жену, она красивая была и добрая. Знаешь, как было, когда придешь домой, а там она, кровь с молоком, тёплая, любимая, сына моего нянчит. А на столе пирожки, пирожков целая гора… Как хорошо мне было в моей кузнице. Как нравилось мне отливать металл по форме. Как ощущалась сила в плечах. Как нравилось опускать шипящую сталь в ледяную воду. Эх, моя милая. Я много чего хорошего сделал, но много чего и не сделал. Да и не жалею я, всего лишь человеком рожден. Маленькая жизнь моя прошла, да и славно, от меня старого проку уже и нет.
Рада грустно поцеловала старика и ушла, на прощание бросила на героя сияющий печалью взгляд. Блеснула в уголке ресниц её слезинка, и капнула на пол. Ушла быстро, нервно кутаясь в платок. Он встал там, где упала слезинка, и коснулся пола рукой.
Здесь в этом моменте они соединились.
***
Под утро кузнец все-таки умер, сидя на лавочке возле могилок жены и сына.
Всё ещё прямая его осанка и могучие плечи путали, что сидит не мертвец, но всё-таки мертвец.
Детишки да старушки созвали весь город, и похоронили они его рядом с его семьёй.
Все принимали героя как его наследника, отдавали дань его горю, а горе и правда появилось. Из трещин в сердце лилась темная тоска, любовь теснила его грудь.
Если бы он мог поверить, он бы знал, что его душа бессмертна, и что сейчас она проснулась.
Рада была на похоронах, но лишь опустила венок из белых цветов на могилку старика и исчезла. Всё, что у него от неё было, это несколько мгновений дивного аромата дома.
***
Герой стал полноправным кузнецом в городе.
Он много общался с горожанами, и больше всего любил слушать про их маленькую жизнь.
— Я очень люблю моих детишек, — говорила невысокая полная женщина, выкладывая на прилавок румяные пряники. — Всё для них сделаю. А мне больше ничего и не надо, лишь бы здоровые были да счастливые.
И он верил ей, потому что она улыбалась истинным солнцем.
— Я больше всего хочу закончить икону писать в наш храм, — рассказывал тощий художник. — Город маленький, но все равно для меня это самое то, чтобы в городе моих предков в храме стояла моя икона. Мечта моя, вот.
И он верил ему, потому что у того сияли глаза.
— Я хлеб люблю печь. Люблю, чтобы все с утра приходили ко мне с улицы прохладной, и вдыхали этот запах. Тогда на душе у людей песня.
— Я люблю деревья наши рассаживать да облагораживать. Лучшее это дело на свете, за деревьями смотреть. В них сила и мудрость. А нам людям покой. Стоит лишь к дереву подойти, чувствуешь, как все тревоги уходят.
— А я люблю больше всего в овощной лавке красиво баклажаны и помидоры укладывать. Нравится мне, как они лежат, яркие такие, красивые. И разными сортами манят. Люблю рассказать, какой помидор какого вкуса. И какой баклажан лучше с чем есть. Милое это дело, любимым готовить.
И он верил им, потому что город этот и правда был славный, а каждый маленький человек занимал там большую роль, наделявшую его почти божественной силой сотворять.
Он видел и их горести, большие и маленькие, видел, как они с ними борются, как мать поддерживает дитя, как старики подтрунивают друг над другом, как жена крепко прижимает к себе мужа. И он поражался их силе. Такие слабые, такие маленькие, но такие могучие.
***
Осенью он отнёс обломки доспехов и одежду к морю и скинул их с самой высокой скалы.
Кому это было нужно, он не знал, только с последними всплесками воды ушло с сердца большое горе.
Ушла холодная морозная стена, прячущая его нутро от мира. Ушёл холод из глаз, и снова по ним можно было видеть путь. Помнил он голос матери, ласковый и звенящий, говоривший с ним, ещё когда он был в утробе.
Но не ради неё решил он жить свою маленькую жизнь, а ради себя и этих людей. Он будет им кузнецом, он будет им братом и верным помощником.
От этого решения душа его встрепенулась и окрылилась. В этом было больше силы и свободы, чем в упрямом несгибаемом поединке за божественность рядом с Отцом.
Осталось только одно. Самое важное. Его женщина, его дом.
Почти бегом он летел к площади. Резко видел облетающие листья, впивались образы ему в глаза. Сердце, живое и пламенное, гулко стучало в груди.
Лишь бы она была, лишь бы была моя…
На Рады не оказалось дома. Забиты были ставни. Закрыты ворота.
Если бы у него не было души, он бы смог это пережить.
Но душа у него была.
Он упал на колени возле её дома, и впервые за многие годы искренне и чисто помолился богу-Отцу. Отринув титулы и связи, просто распахнул себя ему на распашку и отдал свое чистое желание на ветер.
Секунды в минуты, минуты в часы. Весь город на ногах.
Рада, Рада.
Детишки да старушки снова указали путь, последними солнечными лучами дня устланный.
После смерти кузнеца собрала Рада свои вещи и переселилась в укромный домик ближе к берегу, туда, где не слышно и не видно её. Затворнически жила, ела только то, что приносили. Морю отдалась, худая стала, несчастная. Глаза соленые, волосы в воде, душа плачет.
Горько стало герою, когда увидел ее тоненькую, маленькую, возле кромки воды в красном платке стоящую. Вечно босая, вечно его.
Если бы у него не было души, он бы прошел мимо.
Но душа была, и он твердо намеревался за эту маленькую жизнь исцелить их сердца.
Почти трясясь, как перед самым страшным боем в своей жизни, он сделал последние несколько шагов к своей Раде.
Выглянул последний луч солнца и коснулся её. Словно стрела, пущенная с неба его матерью, долетела до избранницы. Теплинка.
Почуяв его присутствие, Рада обернулась. Снова схлестнулись миры в пересечении их взглядов, снова рассоединились и соединились нити судеб.
Притяжение стало законом, чем оно и должно было вечно быть.
Автор — Ксения Ягодзинская
