Я вспоминаю все больше и больше деталей своего детства в последнее время. Слои краски на перилах балкона прабабушки, порядок расстановки инструментов в шкафчике прадедушки, как прыгал на пружинках по плиткам дорожки на даче дедушки. Рисунок ковра, на котором игрался, трещинки на потолке, узор тюля занавесок, свет фар на потолке над моей кроватью, даже решетку своей детской кроватки, не говоря уже о мишках на дне тарелки, которых можно было увидеть, если доесть всю кашу.
Советские колготки я помню даже ногами и животом, колючие верблюжьи одеяла — кожей, запах герани на окне — носом, а вкус того самого маминого тортика — языком. Все тело помнит, оказывается, как я, взявшись за папины большие пальцы рук забегал на него ногами и делал полный переворот. Все меньше и меньше зажимов, страхов, обид. Все больше доступной информации.
Я не писал еще о страхе смерти в своих постах, потому что мне казалось, что все и так в курсе — уж больно основополагающая это истина. Краеугольный, опорный, фундаментальный камень всей психологии. Но понял давеча, что сам лишь недавно прожил-проработал эту штуку, в связи с чем, небось, и помалкивал, на самом-то деле.
Миром правят страх, похоть и жадность, а также, почти наоборот, любопытство, любовь и щедрость. Но все это уже производные человеческого ума, способного много помнить и еще больше воображать. А по сути начала всего два: плюс и минус, да и нет, жизнь и смерть, либидо и мортидо. Максимальным проявлением либидо является половой акт, а мортидо — убийство.
Примерно в 3 года я рассказывал родителям, как летал воздухом до рождения. Я утверждал, что хорошо это помню, что тогда было намного спокойней, поскольку меня никто никак не строил, и можно было просто наблюдать за жизнью, ничего не делая и ни во что не вовлекаясь.
Тогда же мне стало интересно, а что же будет после жизни, какова смерть. Папа был честен и сообщил мне то, что знал на тот момент сам: не будет ничего. Просто пустота и даже тебя самого тоже нет, чтобы ее воспринимать. Вторую часть сообщения я тогда не осилил — как это меня нет? Я не мог этого себе представить. Зато черную пустоту — очень даже. Не особо испугавшись, я все же расстроился и решил, что это неточные данные, и, скорей всего, можно будет снова летать воздухом. На том и порешил.
Я прожил с тех пор чуть более 40 лет и примерил на себя множество вариантов летания воздухом. От привидения Патрика Свейзи и Тибетской Книги Мертвых до христианских мытарств и вспоминания прошлых жизней, смертей и всего того, что между ними. Включая реальные околосмертные опыты и состояния полной диссоциации, потери себя, растворения своего Я сразу во всем бытии. Накатавшись в фантазиях, я сделал свои выводы и вернулся к самому стремному варианту черной пустоты. Я понял, что просто избегал полного осознания этого простого варианта вследствие его субъективной невыносимости и обидности.
К счастью, такие осознания всегда действуют на меня, как кнут с пряником одновременно, и я решил нырнуть в страшное с ясным разумом и открытыми чувствами. Вот я живу, бесконечно учусь, что-то делаю для других людей, оставляю даже какое-то полезное наследие. Но так или иначе, если в ближайшие 50 лет не произойдет генно-инженерного прорыва вместе с возникновением сверхсильного ИИ и полного решения энергетических и климатических вопросов, то через 300 лет, что есть ничто для человечества, я буду совершенно забытым древним 250-летним скелетом. И все вот это вот мое сознание, знание и достижения полностью обнулятся, ведь их нельзя передать в готовом виде.
Я позволил себе дать время и место, чтобы погрузиться в это осознание. Выйдя из душа, где меня накрыла эта идея, я уселся на кровати рядом с женой и сообщил ей о своем состоянии. Будучи таким же психологом-исследователем, как и я, она дала добро на полное погружение. Я отпустил все свои защитные перегородки и сосредоточился на собственной смертности, а также на смертности близких, включая, самое страшное — ребенка. Мне стало очень обидно, нечестно, несправедливо, а затем просто больно и страшно. Я прорыдал взахлеб на коленях жены около получаса, после чего всхлипывания и содрогания сами собой утихли, а я ожил.
Буквально через неделю я позволил себе осознать еще одно такое же страшное дело, только уже конкретно про нас с женой в паре. Найти того самого человека после стольких лет поисков и трудов, сойтись, довериться, построить совместную жизнь, стать одной целой очень любимой системой, чтобы очень даже скоро что? Сдохнуть без следа?! Ну ладно, про без следа я уже прогоревал, но теперь стеной огня встало понимание того, что кто-то из нас умрет первым, а кто-то вторым. И этому первому, даже на руках у второго, будет одиноко, страшно, обидно и, может быть, больно. А второму будет точно так же. А потом еще раз, когда он(а) уже сам(а) будет умирать в одиночестве без первого. О, ужас!
Прорыдав примерно столько же времени по той же схеме, я успокоился и подсчитал, что еще 50 лет, на которые я вполне могу рассчитывать, — это примерно 600 месяцев или 18 000 дней. Что ощущается еще острее, чем годы. Тем не менее, полностью и честно пережитый ужас ушел, и теперь я такой же веселый и пофигистичный про смерть, как и раньше, но сейчас и глубоко внутри тоже. Проблема же просто в том, что нами рулит инстинкт выживания, самосохранения, как и всеми животными, вот только мы имеем достаточно мозгов, чтобы знать о своей смертности наперед. Отсюда и вся компенсация напряжения в виде «веры во что-то невидимое», как это честно описано в Библии.
Однако без такой компенсации приходится очень сильно ценить эту единственную жизнь, этот самый момент сейчас в ней. Теперь, радуясь солнышку, листикам, птичкам, людям, себе и близким, я ощущаю это гораздо острее. «Прикинь, а ведь мы все еще живы сегодня!» — говорю я жене, целую её крепче обычного и добавляю: «Как же это здорово и счастливо. Чудеса случаются каждый день, каждый день — это чудо, и сегодня произойдет что-нибудь замечательное и прекрасное!». И знаете что? Таки происходит!