Кажется, никогда еще за все время моего существования мне не бывало так одиноко.
Кампус пустовал. Я бродил по заброшенным кабинетам и то тут, то там поднимал впопыхах оброненный на пол учебник или ручку. Один раз мне попалась милая розовая тетрадь, из которой выпала смешная записка подружке. Это показалось мне таким сакральным и наивным, что я, не удержавшись, прижал записку к сердцу. Кто-то так и не смог оставить детство в своей детской, и его драгоценные волны бесконечной беспечности замаячили где-то в центре моего существа.
Солнце вставало, сияло, пряталось за набегами пушистых облаков и садилось. Вишневые деревья в саду цвели, роняя на землю нежные лепестки. Те закручивались вихрем, становясь песчинками в игривых руках порывов ветра. Сталкиваясь, они смущенно шептали друг другу извинения и расходились на новый круг. Стояла глубокая тишина, оттеняемая лишь этим шелестом.
Эта тишина касалась самой глубины моей души. Еще никогда мне не было так пронзительно быть. Казалось, все вокруг в одночасье стало одновременно живым и самостоятельным, никак не связанным со мной, и столь же одновременно — полным продолжением меня. Словно мир, давший мне пуповину жизни, надевал зеркальную маску, когда я пристально смотрел на него, и показывал заботливую игру умелого актера на самодельных подмостках.
Но иногда я заставал его врасплох, обнаженным и пустым, когда он просто выдыхал, растягиваясь в своем ленивом существовании. А пару раз мне удалось так и остаться незамеченным. Или так была обставлена наша игра?.. Будто я был мальчишкой, подсматривающим за взрослой женщиной, понимающей, как у меня замирает дух при виде ее упавшей бретельки, и не торопящейся вернуть ее на место.
Я заглядывал в самые тайные и трепетные уголки зазеркалья.
Что есть дерево без осознающего это дерево?
Что есть ветер, гуляющий по свету без возможность обнять что-то живое, подчиняющееся такой же стихии, как и он сам?
Что есть цветок, лишенный и пчелы, и человека одновременно?
Что есть я, входящий в пространство и наполняющий его словами — дерево для красоты и дыхания, ветер для облегчения жары, цветок для сладкого запаха и меда?
Что есть осколки света звезд, давно померкших там, на небосводе, но все еще желающие сообщить мне мерцающей азбукой послание о своей жизни, любви и смерти? Прекрасный последний выдох призрака, бесконечно летящий в холодной пустоте.
Меня било дрожью, меня пронизывало озарениями. Я путался и распутывался. Я дышал быстро, я дышал медленно.
День шел за днем. Ночь догоняла ночь.
Наконец, я принял свое место. Мироздание все ленивей играло со мною в угодливого лакея, и, наконец, я полностью стал молчаливой частью его ландшафта.
Я стал так однороден этой живой системе сообщающихся сосудов, что вместе с нею ложился спать закатным солнцем, вместе с нею дышал летним муссоном, вместе с нею я плакал скупыми слезами на плотные бутоны вдоль дороги, ведущей из меня в меня же. С нею я хоронил своих воинов, и с нею я приветствовал новых героев танца жизни.
Теперь я и сам чувствовал, что могу чему угодно подставить зеркальце бытия. Сыграть в элегантно появившуюся из ниоткуда руку, в идеальной белой перчатке, с подносом нужного размера блистательной чистоты (или легким налетом серебряной патины), с бокалом требуемой формы и жидкостью, жажда которой зародится лишь через пару секунд после моего появления.
И я игрался, как дитя, в бесконечном потоке бытия. Я касался распахнутой предо мной ткани и того, что она обычно скрывала. И мне было это позволено.
***
Прошло много дней, солнце много раз совершило свое путешествие, много поколений цветов сменили друг друга, и только самая высокая трава на своих засохших верхушках хранила ощущение того, как это — быть там, внизу, быть еще не оторванной от источника. Я мог послушать ее рассказ, а мог собрать небольшой костерок из сухой соломы и пустить его историю во власть ветра.
Как реагирует воздух на проникновение чужака, мгновение назад бывшего растением? Какой танец они танцуют, чтобы быстро размешать дым и стать с ним единым? Все стремится в мире к этому единству, слиянию, и в этом есть любовь…
Щелк. Щелк.
В тот момент я даже не понял, что произошло. Я не слышал такой звук очень, очень давно.
Я вскочил, затушив прежде времени тлеющую листву, и рванул туда, где плитка фойе постукивала порхающими по ней каблучками.
Я быстро пробежал по лестнице, попросив шум от моего движения догнать меня через пять минут, не раньше. Он согласился, и, став тенью на стене под закатным солнцем, замолчал в ревнивом ожидании. Я знал, что он будет наблюдать. Так сделал бы и я сам.
Еще пара пролетов, ряды распахнутых дверей кабинетов, новый дивный запах.
Где? Куда? Шелохнись!
Ленточка на полу у кабинета. Сюда.
Сам став дыханием, я вхожу в комнату, стараясь не шелохнуть ни молекулу ее пространства.
Прекрасная незнакомка, окруженная тем самым ароматом, с непослушно раскинувшимися без ленточки волосами. Я чую соль на ее щеках — она плачет, нежно прижимая к груди ту самую тетрадь, что когда-то, кажется, сотню лет назад, я гладил кончиками своих пальцев. Вот она повторяет мои действия, роняя на пол записку, и новый поток слез течет из ее глаз при виде детских наивных слов.
Легко направив внутренний взор в ее поле, податливо мне открытое, я читаю ее историю, мгновенно укравшую у меня дыхание спрессованным камнем боли.
После спешно покинутых занятий в этом самом кампусе, под кажущийся вечным звук тревоги с военных самолетов, ее ждали годы страха и беспокойства, много потерь, так много, что ничего кроме воспоминаний и не осталось. Она уже давно стала взрослой. Ее мечты не воплотились в жизнь.
Но самое ценное оставалось: радужный бриллиант в сердце все еще горел любовью, хотя ей казалось, что это не так.
Зачем она пришла? Неужто… хочет завершить свое одиночество? Мысль о конце ее чудом спасенной жизни ранила меня.
Ни за что, ни за что я не отпущу ее в пустоту снова.
Последний луч солнца скользнул по ее лицу, и я тут же повернул время вспять — на пятнадцать минут, когда все небо еще украшено оранжево-розовым тлением, а звезды уже видно. Я подхватил теплый ветер прямо рядом с кустом чайных роз и привел его в комнату, сделав накидкой для нее.
Ахнув, подгоняемая его взмахами, она вышла из кабинета и спустилась по лестнице. Моя ревнивая тень в забытьи припала к ее тени на стене и сладко искупалась в ней. Я шикнул — не мешай, чуть позже.
Я вел ее к реке. Она шла, послушно доверяя мне своим шестым чувством, и радуга ее жизни пульсировала ярко-ярко.
Наконец, мы остановились. Я подошел сзади и обнял ее шелестом ветвей и мерцанием светлячков. Наше дыхание слилось воедино, и теперь от его приливов и отливов спящие на поляне бабочки лениво шевелили крылышками. Я знал, что она чувствует все это так же явно, как и я.
Еще там, в комнате, я узнал, что будет с нею, наравне с тем, как и то, что было. И еще там я принял решение.
Я хочу, чтобы она жила.
— Узнай, как вывести воду из школьных стен по самодельному желобку наружу и позволь ей поиграть в настоящую реку. Запусти по ней кораблик, ороси ею траву вот у того дерева, усиль напор и сотвори водопад. Скажи ей: беги, река, беги, и расскажи им всем про свою свободу, — шепчу я ей на ушко.
Несмотря на наше краткое знакомство, она понимает меня на всю глубину.
Я оглядываюсь назад, видя лицо мироздания, с улыбкой наблюдающее без своей извечной маски. Я киваю, и в секунду меня не стало.
Она чувствует лишь то, что я больше не дышу ей в затылок, а окружаю ее полностью.
Она улыбается, вырывает страницу из тетради и делает из нее кораблик.
Завтра водопроводная вода узнает, как это — быть рекой.
А у нее все будет хорошо.
Автор: Ксения Ягодзинская